Статьи

От Редакции Карловчанина :

Перечитывая замечательный Доклад шестидесятилетней давности, прочитанный Епископом Нафанаилом /кн. Львовым/, правящим нашей Западно-Европейской Епархией, по случаю открытия исторического Епархиального Съезда, проходившего с 16 по 18 октября 1948 года в Брюсселе, поражаешься сколько испытаний пришлось Зарубежной Церкви перенести со дня своего появления и насколько схожи переживаемые ею проблемы тогда и сегодня.

Историческим Съезд был своим составом : 20 священнослужителей и 16 мірян-делегатов от приходов. Среди них будушие Митрополит Виталий и Епископ Леонтий, оба в архимандричьем сане, граф П.Н. Апраксин, П.С. Лопухин, Ю.И. Лодыженский и много других славных имён верных сынов Православной Руси.

Историческим был тем, что заседания проходили в помещении храма Воскресения Христова, а торжественные соборные богослужения в ещё не освящённом Храме-Памятнике. Подумать, что таким образом самое первое богослужение в этом на весь міръ прославленном храме было ознаменовано новым взлётом Зарубежного духа, благодаря молитве сильных духом людей. А сегодня, наша жемчужина, покаянная дань зверски убиенным Царской Семье и всем жертвам сатанинской революции, находится в руках тех самых слабо-верных и малодушных недостойных потомков славных строителей этой лампады Русского Зарубежья.

Историческим был ещё тем, что сама Церковь, как и Епархия, после бури Міровой войны, как феникс из пепла восстанавливались во всей красе. В первые дни после окончания войны, существование самой Зарубежной Церкви висело на волоске. Физически отрезанный от прочих Архиереев и всего церковного тела, Митрополит Анастасий был лишён всякой возможности опровергать лживые информации, распространяемые советскими спецслужбами о том, что сам Первоиерарх будто признал советскую Церковь, вследствие чего многие поддались этому искушению и вслед за тогда правящим митрополитом Серафимом /Лукьяновым/ перешли в красную Церковь.

Сообразив губительность содеянного шага те, кто одно время были соблазнены, стихийным потоком возвращались в Зарубежную Церковь, и только считанные единицы окончательно остались с перешедшим в МП митрополитом.

Ничего нового под солнцем не бывает : ложь, полуправды, нерешительность и недостаточная идейность приносят всегда одинаковые плоды. Перечитывая циркулярный Указ Владыки Нафанаила поражаешься : слово в слово будто описывает сегодняшнюю картину. Читаем : «В тот тяжкий час испытания многие русские люди, многие священнослужители, даже и церковные приходы не поняли сразу и не оценили страшного по своему духовному содержанию поступка их бывшего Архипастыря. Не поняли духовного смысла признания поработившейся злу Церковной власти, духовного содержания того или иного юрисдикционного подчинения и, хотя со смущённой совестью, нехотя и растерянно, но всё таки одни заявили о своём согласии пойти по новым путям, другие малодушно-молчаливо согласились на это, не имея ни ясного сознания и живого чувства церковной истины и правды, ни духовной бодрости для того, чтобы протестовать и с энергией оттолкнуть от себя соблазн прямой лжи и лживой полуправды. И только немногие остались верны и тверды в понимании и исповедании правды Русской Православной Церкви заграницей».

Основная разница с сегодняшним днём в том, что сегодня не наблюдается пока того стихийного возврата из заблуждения. И это огромная разница и она весьма печальна ибо говорит о духовном, идейном и нравственном состоянии нашей Эмиграции. Подавляющая масса именно "малодушно-молчаливо" пошла за более сильными духом (в данном случае — злым духом) соблазнителями, но найдёт ли она мужество стряхнуть с себя позор и по примеру Отцов вернуться на правый путь ?

Но вернёмся к Докладу Вл. Нафанаила. Владыка начал с того, что напомнил смысл Белой борьбы, в которой «с ещё небывалой полнотой выявилась та исконная борьба между Богом и диаволом за души человеческие». Борьба с большевизмом была не столько политическим, как религиозным делом, как сказал Бл. Митрополит Виталий в документальном фильме «Русская тайна» — наша Эмиграция не политическая, не экономическая, а именно духовная Эмиграция. И тут Вл. Нафанаил предлагает интересный анализ побуждений, приведших русских патриотов добровольно вступать в ряды Белой Армии. Всё становится ясным, если ответить на вопрос : почему и для чего мы оказались заграницей ?

Для кого борьба с большевизмом была чисто политическим национальным делом, из-за утраты огромных российских территорий, то возврат сильной власти при Сталине, отвоёвывание утерянных земель удовлетворили ущемленное национальное самолюбие и стали достаточным поводом для "возврата на родину" первой волны возвращенцев. Но не так предстояло дело для тех, кто понимал, и продолжает понимать, духовный смысл Русской Эмиграции. Если продолжить сравнение с сегодняшней обстановкой, то золочение куполов, показное благочестие, видимость ложно понимаемой симфонии власти — стали достаточным поводом для "духовных возвращенцев", чтобы сдать позиции Белой Церкви и пасть в объятия нераскаянных сергиан. Напротив, те кто видят духовную суть, а не одну внешность, не могут согласиться ни на какое возвращение, пока духовный недуг, поразивший Россию не будет исцелён всеобщим покаянием и не будут искоренены все плевелы, заглушившие церковное сознание.

Стояния на месте нет, очень мудро напоминает Вл. Нафанаил. Есть путь к Богу или от Бога, а чтобы перейти на путь спасения с пути гибели, нужно прежде всего осудить прежний путь, принести покаяние и с твёрдой решимостью стать на новый. Поскольку большевизм есть "обратная религия", религия с отрицательным знаком, то понадобилось ему самым решительным способом порвать с прошлым и со всем, что с ним ещё связывало : не поддавшаяся советам Церковь — мученица в России и изгнанница в Зарубежье — стала вместе с Белой идеей злейшим врагом советской власти и её прислужников. От того разразилась такая сатанинская ярость против Церкви, от того упорное отрицание возвышенного мученического подвига, выдаваемого за пошлое политиканство, от того и "ваши радости — наши радости".

Как не сопоставить с тем, чему нам дано было стать свидетелями за эти последние годы. Конечно масштаб не тот, общего ничего не имеет, но дух, принцип и логика — те же ! Вспомним, как наши изменники-братья вынуждены были в угоду советчикам сперва отречься от нашего Основоположника Блаженнейшего Митрополита Антония, постановив, что его идеи были его личным мнением ; вспомним, как тайком (так он во всяком случае надеялся!) Вл. Марк принёс покаяние от имени Зарубежной Церкви, о чём тут же поведал Алексей-2 на пресс-конференции ; вспомним, как пришлось Вл. Лавру предупредить греческий Сvнод Митрополита Киприана о том, что порвёт с ним всякие отношения, если он не последует его предательскому примеру. А "ваши радости — наши радости" сегодня выражаются пролитием крокодиловых слёз по случаю кончины одного "святейшего" и восторженным ликованием по случаю восшествия на престол другого "святейшего". Не будем забывать, через какое унижение вынуждены были они пройти, прежде чем быть принятыми в общение МП. Это унижение, общего ничего не имеющее с возвышающим христианским смирением, было своего рода посвящением, принятием и признанием мiромъ симъ, во зле лежащемъ. Отныне Вл. Марк может с гордостью участвовать в работах т.н. "Предсоборного Совещания" в Шамбези, о чём вероятно давно мечтал, но против чего, долгие годы делал вид, что восстаёт, видимо согласуя своё поведение с учением Алексия-I /Симанского/ о том, что надо идти в ногу со временем.

В своём тщательном Докладе, Вл. Нафанаил не рубит топором, а пытается честно давать характеристики разным явлениям и людям в подъяремной России. Так не боится он различить двух первых советских патриархов. Если Алексий не поколебался перешагнуть через кровь мучеников, чтобы прийти к власти и удержаться, то нравственная характеристика Сергия более тонкая и оставляет место некоторым снисходительным обстоятельствам. В нём временами могло ещё быть внутреннее борение, что никак не проглядывало уже у Алексия. Вспомним, что о нём-то говорили Сергию в 1927 году разные исповедники, что одно его присутствие дискредитирует весь его Сvнод. А мнение о Сергии вполне созвучно с тем, что писал нам в частном письме самый крупный Зарубежный канонист и безпощадный разоблачитель сергианства, Вл. Григорий /Граббе/, что нельзя до конца исключить возможности, что Сергий надеялся перехитрить советчиков. Но в духе святых отцов учивших, что следует ненавидеть ересь, но любить еретиков, сама Декларация Сергия, её проведение и плоды не заслуживают даже тени снисходительности и ложатся несмываемым пятном на истории Церкви советских времён.

С тем же уровновешенным подходом Вл. Нафанаил представляет евлогианский раскол. Разрыв с Зарубежной Церковью отвечал фактически планам советской власти в отношении Эмиграции. Кратковременное пребывание в структуре м. Сергия показало митр. Евлогию невозможность оставаться в ней, не облачаясь её греховностью но вместо того, чтобы признать свою виновность и вернуться в братский Зарубежный Сvнод предпочёл постучать в соседнюю дверь и обратиться в Константинопольскую Церковь. Иными словами, и несмотря на все разуверения его сторонников — занять безучастно-равнодушное положение по отношению к российской трагедии. Зато, когда после войны и после очередного перехода митр. Евлогия в МП, его заместитель вновь перетянул свой Экзархат к Константинополю, это наоборот должно было скорее положительно оцениваться с нравственной точки зрения, как переход с худшего к лучшему.

Эти размышления Вл. Нафанаила напомнили нам очень меткие и уместные мысли, изложенные Епископом Дионисием /Алферовым/ в частном письме, в котором он предложил как бы план возможного будущего труда на примере Русско-Японской войны, и которые можно полностью применить для начертания картины сегодняшнего церковного положения : « Замысел Ваш о ''Рюрике'', Белом движении, и Зарубежной Церкви мне кажется очень удачным, – пишет Владыка. – Символика здесь напрашивается сама собой. Эскадра крейсеров адмирала Иессена (в т.ч. и ''Рюрик'') – символ активного сопротивления (а значит Белого Движения и Зарубежной Церкви). Порт-Артурская эскадра адмирала Витгефта – символ пассивности, неверия в победу, пораженчества. Такие корабли как ''Цесаревич'', ушедший в Циндао, или ''Диана'', ушедшая в Сайгон и разоружившиеся до конца войны – символ евлогианства (переждать в чужом порту, отсидеться). Аналогично в Цусимском бою. Эскадра адмирала Небогатова, которая сдалась в плен – символ сергианства, эскадра адмирала Энквиста, ушедшая к американцам на Филиппины – символ евлогианства. Главный вопрос XX века – об отношении к богоборческой власти, об отношении ко злу – и здесь аналоги из военной истории просто необходимы для объяснения вопроса ».

Остаётся только пожелать, чтобы из недр Русской Эмиграции выявилось побольше духовных наследников ''Варяга'' и ''Рюрика'', несмотря на сегодняшнее преобладание пораженцев и сторонников отсижевания в чужом порту ... Но главное — прислушаемся к мудрому, и как никогда актуальному пожеланию приснопамятного Архиепископа Нафанаила, ничего не делать такого, «чтобы нашими спорами не порочилось, не хулилось имя нашей Православной Церкви во внешней среде, издевающейся над спорами православных».

 

Протодиакон Герман ИВАНОВ-ТРИНАДЦАТЫЙ

.

---------------

Принципиальные  позиции  Русской Православной  Церкви  Заграницей

 

Мы молились ныне с вами под сенью святого храма, овеянного памятью о величайшей нашей русской трагедии, становящейся на наших глазах уже трагедией всемiрной.

Мiръ мечется сейчас в страшной муке, которая легко может оказаться предсмертной.

Мiръ этот объединён и разъединён ныне, как никогда. Объединён он не формальными своими объединениями : конференциями, лигами, оффисами, а тем, что один и тот же основной жизненный в полной мере судьбоносный вопрос стоит пред всем человечеством совершенно одинаково : как оно будет жить дальше – свободно или порабощённо.

И разъединено человечество тоже не по официальному делению на Запад и на Восток, потому что и на Западе и на Востоке есть люди уже поправшие человеческое естество и захотевшие порабощения. При чём на Западе этих последних людей гораздо больше, чем на Востоке.

Почему я говорю всё это, такое специфически политическое, тут, на нашем церковном собрании ?

Потому что на самом деле всё это : и страшные судороги мiра, его волнения и муки, и его объединённость и его разделённость имеют прежде всего религиозное значение, им самим мiром не сознаваемое, но ведомое нам, стоящим на иной, чем мiръ, платформе, на платформе церковной.

И ещё потому, что и в муках, и в разделениях, и в единстве этого всего мiра главная решающая роль принадлежит той стране, тому народу, к которому мы с вами все имеем огромную ответственность принадлежать, из которого мы вышли, от которого ушли, но от которого никак и ни в чём не отреклись и не отречёмся.

Тридцать с лишним лет тому назад в корне изменилась мiровая история. Стала иной. Русское Православное Царство прекратило своё бытие. Оголённая сила зла вошла в мiръ. Всего смысла этого события тогда не понял никто : ни враги, ни друзья.

Многие радовались, многие плакали. Одни ожидали от этого события наступления светлой эры свободы и прогресса, другие ждали страданий и бедствий, но того, что пришла совершенно небывалая ещё эпоха, что раскрылась апокалиптическая страница всечеловеческой истории, что в лице нашего Царя был « взят от среды удерживающий теперь », дабы открылась « тайна беззакония », что в мiръ пришёл « конь красный, которому дано взять мир с земли, чтобы люди убивали друг друга », – этого в тот период не понял никто, ни враги, ни друзья.

Тем не менее, эта сила зла не захватила нас без сопротивления. Сопротивление ему было и есть. Многие из здесь присутствующих сами, у многих их отцы или старшие братья доблественно и мужественно боролись с этой силой зла в открытой военной борьбе. Все мы боролись и боремся с этой же силой зла словом и делом во всей жизни нашей.

Белая борьба – наше святое и славное дело, самое яркое свидетельство того, что силе диавола мы ни на секунду не хотели сдаться. Но какой крохотный процент людей участвовавших в этой борьбе понимал подлинный ея смысл. Одни боролись за прежнюю « красивую жизнь », в которой было так много греха, другие за сорванные погоны, третьи, потому что сокращены были русские границы. Некоторые из мести или потому, что советская власть приносила с собою голод.

И лишь немногие понимали, что в существе своём смысл этой борьбы прежде всего религиозный, что здесь, на русских полях, после того, как взят был « удерживающий » с ещё небывалой полнотой выявилась та исконная борьба между Богом и диаволом за души человеческие, которая ведётся с самого нарождения человеческого рода. Точнее : здесь шла борьба между людьми ставшими на службу диаволу, и людьми хотевшими служить Богу, но, увы, хотевшими прохладно и половинчато, при чём Сам Господь даже оставался для большинства не узнанным в тех вторичных и десятеричных Его отображениях, какими яляются все проблески добра.

При этих условиях понятно, что победа оказалась за теми, кто горячо и всецело сражался на стороне диавола. Но всё-таки в некотором частичном, ограниченном смысле нашим Белым борцам была дана высокая честь разделить судьбу тех, о ком пишет святый Иоанн : « И дано было зверю вести войну со святыми и победить их ».

Но и побеждённые мы не хотели сдаться. Двадцать восемь лет тому назад, покидая нашу Родину, мы уносили с собой в изгнание непобеждённую душу. Мысль о какой нибудь внутренней сдаче, о примирении с врагом, об уступке ему, тем более о переходе на его сторону казались для всех нас тогда невозможным, непредставимым кощунством, худшим из всех возможных преступлений. Но уже и тогда неодинаковое, не достаточное обоснование нашей непримиримости, недостаточность основных причин отрицательного отношения ко злу, полонившему нашу Родину, таило в себе внутреннюю опасность, возможность соблазна.

За рубежом мы оказались совсем чужими. До нашего горя, до нашего опыта, собственно говоря, никому никакого дела не было. Нам лично сочувствовали, над нашими страданиями иногда даже плакали. Мiръ ещё не был так развращён, так обезсердечен, как теперь, в нём было больше остатков христианской культуры. К нашим палачам, к этой страшной силе зла относились, особенно первое время, особенно вслух, с горячим, иногда искренним возмущением. Но, конечно, нам верили в лучшем случае только на половину, наши рассказы, которые мы считали бледными, слабыми, безсильными передать сколько-нибудь соответсвенно виденное нами, считались преувеличением.

Увы. Мы не могли предугадать тогда, что через двадцать с небольшим лет многие из нас самих будут также относиться к рассказам новых сотоварищей нашей судьбы, новых свидетелей.

Мы искренне возмущались близорукостью, недоверием буржуазного мiра, не хотевшего верить нам.

И тем не менее, с обидой на этот холодный близорукий мiръ мы свой долг перед ним по мере наших сил выполняли. Божественным Промыслом мы были посланы в этот мiръ, чтобы свидетельствовать, свидетельствовать о виденном, о том, что мы видели своими очами, слышали своими ушами, испытали на собственном опыте : о муке и ужасе, о страшной тьме, о власти зла, и о том, что этот ужас идёт на всю вселенную. Для этого свидетельства Господь и вывел нас из среды братий наших, дал нам более лёгкую, чем им судьбу.

У меня нет сил, возможности и времени для того, чтобы хоть кратко рассказать о том, как выполнялся этот наш долг во всём его объёме. Я буду, тоже кратко, рассказывать лишь как выполнялся он на непосредственно нашем участке, на чисто церковном. Но хочу изо всех сил подчеркнуть, что с нашей истинно церковной точки зрения мы всю эту задачу, всё дело борьбы со злой силой диавола и его ложью считаем единым делом, не сужая задачи, считаем всё дело борьбы с большевизмом не политическим, а религиозным делом, как бы ни пытались это опровергать и враги и непонимающие этого друзья.

В коротких словах постараюсь доказать это.

Со всей ясностью понимаем мы несравнимое превосходство важности религиозных вопросов, т.е. вопросов вечных над всеми прочими, т.е. временными.

В любом явлении мы прежде всего будем интересоваться религиозной его стороной. Поэтому, если перед нами имеется явление недвусмысленно заявляющее, что борьба с религией для него является одной из целей, то для нас именно эта сторона становится важнейшей и всё определяющей, хотя бы само данное явление и считало борьбу с религией делом второстепенным. Впрочем в данном случае, советское правительство этого не делает, ставя совершенно откровенно борьбу с религией в уровень самыми основными своими задачами.

Мы же данный вопрос считаем самым основным во всём этом явлении, всё же остальное политическое и социальное содержание его считаем временным, случайным и десятостепенным. И надо сказать, что история тридцатилетнего существования советской власти глубоко подтверждает нашу точку зрения. При всей гибкости, при всей эластичности, при сей изумительной изменчивости советской генеральной линии, в религиозном вопросе она остаётся совершенно неизменной, абсолютно последовательной.

Главным оружием и приёмом этой силы зла является ложь. И главное значение, главная ценность для нас русских изгнанников, ценность для всего мiра заключается в том, что яснее и быстрее иностранцев можем разгадывать эту ложь. И на нашем, на церковном участке, это особенно ясно видно.

В 1922 году советская власть сделала первую попытку захвата Церкви изнутри. Была создана так называемая "Живая", потом "Обновленческая", Церковь, которая пользуясь поддержкой власти и следовательно монополией высказывания во внешнем мiре, попыталась не без успеха, в своей борьбе с Истинной Церковью Христовой опереться на авторитет иностранных православных церковных кругов.

В мае 1924 года, Константинопольский патриарх Григорий VII-ой потребовал от патриарха Тихона « немедленно удалиться от управления Церковью », и стал всецело на сторону обновленцев в их споре с Тихоновской, т.е. Христовой Церковью в России. В этом был большой соблазн и опасность для Церкви.

Тогда Зарубежная Русская Церковь, бывшая в то время совершенно единой, используя своё, неоспоримо ей принадлежащее, как части Русской Церкви, право и обязанность полного безусловного понимания истинного церковного положения в России выступила перед всем мiром с разъяснением подлинного положения дела в России и добилась со стороны Константинопольского патриарха пересмотра его позиций.

Вся Зарубежная Русская Церковь выполняла тогда свою священнейшую обязанность – часть нашей обще-русской обязанности за рубежом нашей страны : участвовать в деле борьбы против врагов Божиих свидетельством и раскрытием истинного смысла их действий.

- - - - -

Но шли годы. Наше пребывание зарубежом оказалось не кратким эпизодом.

Наша несознательность, неполное понимание, почему мы именно оказались заграницей и для чего – всё это стало сказываться довольно скоро. Первые волны возвращенства, моральной сдачи, начались почти на другой же день после начала эмиграции.

Действительно, если я вооружился против большевиков только потому что они нанесли удар моему национальному самолюбию утратой ряда русских областей, лишили нас возможности воспользоваться плодами победы в прошлой Мiровой войне, и из-за них стали к русским непочтительно относиться иностранцы, то во всём этом большевики очень скоро после своего прихода к власти стали посильно исправляться.

Ряд русских областей, как Азербайджан, Грузию, Эчмиадзинскую часть Армении, на Кавказе, Дальневосточную республику на крайнем Востоке, оторвавшиеся от России в момент смуты, они вернули очень скоро, военную мощь стали быстро восстанавливать, русское национальное самолюбие израненное высокомерием и тупым снобизмом иностранцев стали тешить своим безграничным презрением к иностранцам и издевательством над ними, начавшими уже тогда льстиво пресмыкаться перед растущим значением советского союза.

Почему же было не примириться с большевизмом тем, кто борьбу с ними считал только политическим национальным делом ?

Увы, моральная сдача не остановилась на этом она скоро коснулась и самых глубин Церкви, сонма ея архипастырей.

Чтобы понять, как это произошло, вернёмся к России.

Гонения на Церковь в России всё время не только усиливались, но и утончались.

Создание "Живой" и "Обновленческой" Церквей было первой и грубой попыткой взрыва Церкви изнутри. Никто из подлинно веровавших на это не пошёл. Понадобилась гораздо более тонкая работа. Нужно было принудить к полной совершенной сдаче богоборческой власти признанного законного Первосвятителя законной Церкви.

Этого большевики достигли теперь через десять лет напряжённых усилий – в 1927 году.

Вспомним, отцы и братие, что тот вопрос, тот соблазн, который так ярко вспыхнул в 1945 году, возник собственно не тогда, а гораздо раньше, почти на 20 лет. Двадцать лет давал нам Господь для того, чтобы морально приготовиться к этому соблазну.

16/29 июля 1927 года вышла в свет знаменитая Декларация митрополита Сергия, обещающая построение церковной жизни «  на началах лояльности к советской власти », объявляющая радости и удачи Советского Союза своими радостями и удачами, а неудачи своими неудачами, возлагающая ответственность за все предыдущие гонения не на представителей гонительной власти, а на представителей Церкви, на пострадавших за Неё мучеников и исповедников.

« Мешало нам, - гласит эта Декларация, - лишь то, что мешало и в первые годы советской власти устроению церковной жизни на началах лояльности. Это люди, которым кажется, что нельзя порвать с прежним режимом, не порывая с Православием. Такое настроение известных кругов, навлекавшее подозрение советской власти тормозило и усилия святейшего Патриарха установить мирные отношения Церкви с советским правительством. Им придётся или переломить себя и работать с нами только во имя веры, или, по крайней мере, не мешать нам, устранившись временно от дел.

Весь главный вопрос, которым вся Русская Церковь во всём своём целом болеет с того момента, стоит уже тут во всей полноте.

Остановимся несколько на приведённой цитате из Декларации митрополита Сергия. Она нам кажется особенно важной, потому что она касается самой жизни, духа Церкви.

В жизни духовной нет середины, нет нейтральных положений. Кто не собирает, тот расточает, кто не поднимается, тот опускается. Стояния на месте нет, есть путь к Богу или от Бога. Есть путь спасения и путь гибели.

По практике всей церковной жизни мы знаем, что нужно для того, чтобы с пути гибели перейти на путь спасения. Только одно – покаяние, т.е. осуждение прежнего пути и твёрдая решимость стать на новый.

И это настолько онтологически важно, что является единственным чего диавол не смеет подделать, что совершить даже притворно он боится. Мы помним рассказ в житии преп. Антония Великого, о том, как Господь согласен был простить и помиловать диавола при условии только трёхдневного его покаяния.

Так вот и диавол, всегда и во всём стремящийся подражать, передразнить Бога, крадущий у Него, требует при переходе от собирания к расточению, от спасения к гибели того же самого непременного условия : осудить прежнее.

Поэтому не случайно, что советская власть – наиболее полное воплощение сатанизма, так легко осуждающее тех или других людей – носителей её идей, уничтожающая своих слуг, никогда ни одного течения своей политики, при всей изменчивости её, не осудила по существу, не отреклась ни от одного своего акта, т.е. никогда ни разу не покаялась ни в чём даже притворно, хотя это могло бы быть иногда очень выгодным для неё.

Один наш православный мыслитель в своей брошюре « Почему коммунисты гонят Христа? » очень правильно отметил, что коммунистическая партия является антицерковью, или иначе церковью сатанинской, и потому не может покаяться в своих актах, совершенно также, как не может покаяться и измениться в чём-либо Церковь Христова, хотя могут быть грешными и требовать исправления отдельные Ея слуги.

И, наоборот, первым и главным условием, которого безкомпромиссно потребовала коммунистическая партия от служителей Православной Церкви, пожелавших вступить в соглашение с партией, это отречение от пути мучеников, которыми Церковь славилась до того. Тут опять-таки существу дела приносятся в жертву внешние выгоды. Хула на мучеников, отмежевание от них является самым уязвимым местом во всей политике Церкви, пошедшей на уступку богоборческой власти. Казалось бы, для лучшего камуфляжа эта власть могла бы позволить Церкви прославить по крайней мере умерших Ея героев, ну, хоть не хулить их, замолчать эту скользкую и больную тему. Нет, пошедшие на сдачу сатане должны обязательно покаяться в прежнем, чтобы их собирание сменилось расточением, путь к Богу – путём от Бога.

Акт митрополита Сергия вызвал бурю негодования среди лучшей части русского епископата в России, и он же расколол Церковь за рубежом.

Подлинный смысл дела митрополита Сергия разгадали немногие. Быть может и сам он не понимал его вполне. Во всяком случае он своими действиями очень мучился нравственно. Нам известны многие доказательства того, как болезненно переживал он свою духовную сдачу, как несколько лет подряд он плакал в Прощёное Воскресенье, прося у верующих прощения за то, что ввёл их в соблазн, как однажды, высказываясь о своих взаимоотношениях с властью, он с болью сказал о том, что он « как трубочист запачкан сверху до низу этим общением с 'ними' ». Поэтому и советская власть никогда не относилась с полным доверием к митрополиту Сергию и вынудивши у него его страшные уступки, сама почти ни в чём не пошла ему навстречу.

Из пошедших за митрополитом Сергием епископов и священников многие ещё меньше осознавали тлетворность значения его акта и ещё меньше приняли участие в страшном антипокаянии. Многие из таких внешне подчинявшихся митрополиту Сергию епископов и священников не только не осуждали Христовых мучеников и исповедников, но, не находя в себе мужества безкомпромиссно идти их путём, всячески ублажали страдальцев и старались облегчить их подвиг. Нам известны имена « сергиевских » епископов и священников, снабжавших тайных катакомбных священнослужителей средствами, адресами, оформлявших их переход на тайное положение, скрывавших их от власти гонителей. Многие сергианские епископы и священники сами становились страдальцами за Христа от власти и таким образом кровью смывали с себя грех уступки богоборцам, фактически очищаясь от этой грязи сопротивлением богоборчеству. Многие, оставаясь в общении с митрополитом Сергием, переходили на нелегальное, катакомбное положение. Резкой пропасти между официальной и тайной Церковью ещё не было, и переход от священнослужителей, сдавшихся сатанинской силе, к паче солнца сияющих мученикам Христовым был постепенный. Границу было трудно установить. Сам митрополит Сергий с явной видимой неохотой принеся своё антипокаяние, всячески пытался взять его назад и ограничить. В то же время, не отделяя себя от новых страдальцев, не порывавших с ним, он сберегал общение с ними, и потому их подвиг мог и для него быть в какой-то мере очистительным, и следовательно может быть и спасительным.

Но была часть сергиевского духовенства, которая поняла во всей полноте смысл акта своего митрополита, и при том не только так, как он сам его понимал, но как его понимала, как требовала его понимать сама сатанинская богоборческая власть.

Наиболее ярким представителем таких всё понявших и на всё пошедших сергианских епископов был нынешний патриарх Алексий.

Он всегда был карьеристом и принципиально не твёрдым человеком. Известны его доносы на соперничавших с ним священнослужителей ещё в царское время, когда такие явления были из ряда вон выходяще редки в духовной среде. Известны его заискивания перед Распутиным.

Его назначение на кафедру митрополита Ленинградского было встречено нескрываемым неодобрением лучшей части сергианского клира. И их опасения оправдались.

Очевидец тогдашней церковной жизни пишет : « Когда, после ссылки митрополита Серафима /Чичагова/, должен был быть назначен на петроградскую кафедру новый митрополит, то иеромонах о. Веньямин Эссен, инок высоких духовных качеств, принявший пострижение во время гонений, в частном разговоре у постели моей тяжело больной матери сказал : 'Хорошо если назначат епископа N, и не дай Бог, если епископа Алексия' ».

Вскоре Алексий /Симанский/ был назначен митрополитом Петроградским, и уже в августе-сентябре 1934 года мы увидели, что слова о. Веньямина оказались пророческими.

Около этого времени митр. Алексий повесткой вызвал к себе с последующей затем административной высылкой всех оставшихся на свободе лучших священников Петрограда и его окрестностей, широко известных, как истинные пастыри стада Христова. У большинства их были обширная паства, целые сплочённые братства, в которых кипела духовная жизнь, почти всюду с иноческим уклоном.

В число этих пастырей попал и мой духовный отец протоиерей А. Мне кажется, не случайно перед этим вызовом к митрополиту он получил повестку с вызовом в НКВД, где его допрашивали со всяческими угрозами целый день.

Мы, его чада духовные, ожидали его возвращение в церкви, служа молебен с акафистом пред иконой Скорбящей Божией Матери. К концу пришёл о. А., и мы ещё помолились вместе. По окончании молитвы он сообщил нам, что на другой день вызывается к митрополиту.

Опять – целый день тревожного ожидания. Лишь вечером, прямо с вокзала о. А. пришёл в церковь. И тут, по окончании всенощной о. А. сказал, что митрополит высылает его в числе 20 других священников из Петрограда в административную ссылку, « как несоответствующего своему назначению ». При этом митрополит упрекал его, что « надо идти в ногу со временем ».

О. А. назвал мне и имена всех 20 высылаемых священников. К сожалению память изменяет мне. Помню, как поражена была я, что « не соответствующими своему назначению » оказались все лучшие, широко известные, как ревностнейшие, истинные пастыри. Твёрдо помню, что в их числе был настоятель Троицкого собора в Петрограде, маститый старец, возглавлявший обширное братство, и о. А. Поклар, тоже популярнейший мудрый старец, которого я знала лично, позже приговорённый к расстрелу за « шпионаж и организацию молодёжи ».

Все эти священники, высланные собственным митрополитом сначала « на поселение », вскоре один за другим, кто раньше, кто позже, были арестованы на месте высылки и исчезли безследно.

Уже из ссылки о. А., не только никого не осуждавший никогда, но, наоборот, для каждого старавшийся найти, если не оправдание, то хотя бы смягчающее обстоятельство, писал как-то о старце епископе Боровичском Никите, впавшем в немилость у митр. Алексия : « Видно и впрямь хороший человек владыка Никита, если в немилости у митрополита Алексия ».

Итак, митрополит Алексий является человеком перешагнувшим, чтобы остаться у власти через кровь мучеников.

В то же время, ссылая и расточая лучшую часть подведомственных себе сергианских духовных лиц, митрополит Алексий пошёл на сближение с обновленческим духовенством. Своею властью он снял с обновленцев осуждение, наложенное на них Патриархом Тихоном и многих из них приблизил к себе. (К 1945 году обновленческого духовенства за самыми редким исключениями не оставалось : они все вошли в состав патриаршего клира ; к этому времени исчезла разница между тем и другим клиром). Это обновленческое духовенство тоже было « понимающим », по духу было гораздо ближе митрополиту Алексию, чем непонятливая часть сергианского клира.

В 1940 году один епископ, ныне находящийся за рубежом, был в Москве с визитом у митрополита Сергия. Митрополит говорил с этим молодым тогда епископом и его сотоварищем, тоже недавно посвящённым в епископский сан, конечно, не откровенно, но всё-таки, как архиерей с архиереями, рассказывая, чего именно им « удалось добиться от советской власти », и чего ещё не удалось добиться, но на что они надеются, как им приходится « напрягаться для осуществления сношений с церковными властями на местах » и т.д. В это время в комнату, где митрополит Сергий разговаривал с обоими молодыми епископами, вошёл митрополит Ленинградский Алексий. Митрополит Сергий тотчас же перевёл разговор на другую малозначительную тему, а когда митрополит Алексий вышел из комнаты, то тихонько сказал молодым епископам : « С этим владыкой будьте осторожны ».

Для полного понимания роли в Церкви теперешнего патриарха Алексия важно указать, что, когда в 1927 году, по требованию советской власти, митрополит Сергий ввёл митрополита Алексия в состав своего Синода, то почти всё преданное митрополиту Сергию духовенство протестовало. Особенно решительным был протест Ленинградской епархии в декабре 1927 года, ибо тут митрополита Алексия хорошо знали. Одно анонимное послание от сосланных епископов, анализируя церковное положение к апрелю 1928 года говорит : « Мы не настаиваем, что митрополит Сергий лично доносчик, но важно, что за него, за несогласие с ним гонят, и что около него есть заведомые предатели, как Серафим Тверской (Александров), Алексий Симанский и другие синодальные члены ».

- - - - -

Естественно, что Декларация митрополита Сергия, знаменующая его сдачу богоборческой власти, нанесши такой страшный удар Церкви в России, нанесла не менее тяжёлый удар и органической части Русской Церкви – за рубежом.

В самой Декларации митрополита Сергия уже содержатся многообещающие в этом отношении строки : « Мы потребовали от заграничного духовенства дать письменное обязательство в полной лояльности к советскому правительству, во всей своей общественной деятельности. Не пора ли и им пересмотреть вопрос о своих отношениях к советской власти, чтобы не порывать со своей родной Церковью и родиной ».

С точки зрения тактической, такое ясное заявление митрополита Сергия было ошибочным. Эмиграция ещё не была развращена и разложена. Только семь лет перед этим она покинула Россию, раны нанесенные сатанинской властью ещё слишком болели, связь с мучимой Родиной была ещё жива, виденное было слишком свежим в памяти. Требование лояльности к советской власти и пересмотра своего к ней отношения, т.е., иными словами, полной сдачи, приняли только такие нравственно гнилые от самого начала представители эмиграции, как философ Н. Бердяев.

Он в газете « Последние Новости » в статье « Вопль Русской Церкви » уже тогда в 1927 году нашёл возможным философски обосновывать приемлемость коммунистического богоборческого строя для христианского сознания. Он заявлял : « Та природно-историческая среда, с которой встретилась Церковь в Римской империи или в средневековом феодальном обществе или в капиталистическом обществе нового времени, сами по себе не более христианские, чем рабоче-крестьянское государство, чем коммунистическое общество ».

Правда, он признаёт, что в прошлом : « Коммунистическая власть совершала много преступлений : убивала, истязала людей, развращала души детей, отравляла опиумом безбожия народную душу ». Но современное ему советское общество в 1927 году он рисует, как « большевицкое коммунистическое общество не безбожное и не безчеловечное, неугашающее духа, не подвергающее гонению Церковь Христову ».

Естественно, что, несмотря на все старания, еще немноголетние тогда, растлителей эмиграции, такое течение могло иметь мало успеха в среде борцев против большевизма в 1927 году. Горячий протест против заявления Бердяева и его единомышленников явился и в среде той части эмиграции, которая пошла на подчинение митрополиту Сергию. Один известный русский писатель, отвечая Бердяеву, спрашивает его : « Почему злодеяния советской власти Н. Бердяев ставит в прошлом времени ? Всё это творится и теперь, всё это в настоящем. Каждый из нас дал бы подписку в лояльности советской власти, если бы она не творила того, что творит и будет творит до скончания своего, потому что она – власть антихристианская ». И далее в этом ответе Бердяеву задаётся самый важный, самый ключевой вопрос всего церковного положения и тогда и теперь : « Да, наша Мать-Церковь в России, но почему Бердяев полагает, что она только в митрополичьих покоях Сергия, по словам самого Бердяева, лишь фактически возглавляющего Русскую Церковь ? А что, если завтра выйдут из всех подвалов и темниц советских мученики Христовы, та Церковь истинная, соборная, сонмы страстотерпцев, которых непрестанно расстреливают в России и сегодня, а что, если эта Церковь истинная заговорит завтра в России – с какой тогда Церковью пойдёт Н. Бердяев, с Церковью фактического положения или с Церковью Истины ? С палачами или с жертвами »?

Я нарочно остановился на этой, имеющей уже более чем двадцатилетнюю давность цитате, чтобы показать, что вопрос, который стоит перед нами, не новый вопрос, и что, то понимание его, которое мы отстаиваем ныне, являлось всегда достоянием лучших русских умов и сердец, болеющих русскими церковными болями последних десятилетий.

Второе течение, принявшее Декларацию митрополита Сергия и последовавшее за ним, но в отношении лояльности к советской власти шедшее за ним чрезвычайно нехотя и скрепя сердце, вернее пошедшее за митрополитом Сергием скорее из стремления отделиться от своих более прямолинейных с обеих сторон собратьев в эмиграции, имело в Западной Европе наибольший успех. Во Франции оно увлекло с собой большинство приходов. Во главе этого течения стал митрополит Евлогий, хотя своей последующей готовностью примирится с советской властью он показал, что внутренне он, собственно говоря, был более близок первому, т.е. всецело пошедшему на сдачу советской власти церковному течению.

И, наконец, третье течение тут, в Западной Европе, оказавшееся в меньшинстве, но во всей эмиграции в целом бывшее наиболее многочисленным, осталось верным основной задаче, основному смыслу существования эмиграции, тому, для чего мы были Господом вызваны из недр нашей Родины, т.е. безкомпромиссной и всесторонней духовной борьбе против сил сатаны, захвативших нашу Родину и стремящихся поработить всё человечество.

Разделение нанесло страшный моральный удар Русской Православной Церкви за рубежом. Самое выполнение ею ея основной задачи – свидетельства, т.е. вглядывания в русскую церковную жизнь, понимание и разъяснение мiру всего совершающегося в недрах Русской Церкви стало затруднительным для всех трёх частей, на которые раскололась дотоле единая Русская Зарубежная Церковь.

Первая из этих ветвей, та, которая стала на путь полного подчинения митрополиту Сергию и лояльности к Советской власти, совершенно естественно вообще отказалась от свидетельствования о жизни и мученичестве в России, ибо свидетельствование о гонениях на Церковь в России было признано главным проявлением нелояльности к советской власти. Правда, так же как и сам митрополит Сергий : тогда эта зарубежная часть советской церкви ещё не возводила хулы на мучеников и в частных разговорах, еле слышным лепетом говорила даже о своём преимущественном единстве с мучениками, но сколько нибудь громко говорить о гонениях и о гонимых не смела и не хотела. Впрочем, не это было ее главным ударом по делу свидетельствования. Это был грех только её самой, не простирающийся на прочие ветви разделившегося Зарубежья. Главным развращающим последствием появления требования этой « лояльности к советской власти Зарубежной Церкви » было сознание вообще возможности такого явления, то, что оказалось возможным в свободных условиях заграницы наличие верующих христиан, оправдывающих гонение на Христову Церковь, или хотя бы лояльно к этому относящихся.

Второе, наибольшее в западно-европейских странах церковное течение возглавленное митрополитом Евлогием, не желавшее принимать на себя обязанности быть лояльным к советскому правительству, но первоначально всё-таки пошедшее на подчинение Московской церковной власти, оно пыталось сохранить за собой право и возможность говорить о мученичестве в России, о гонениях, о подвиге русских исповедников. Но и этот голос после разделения значительно притих, не столько формальной невозможностью говорить о гонениях, подчиняясь митрополиту Сергию свидетельствующему об отсутствии гонений. Сознание обязанностей, вытекающих из церковной дисциплины, никогда не было сильно в этой ветви Русской Церкви, но её голос протеста против гонений и свидетельства о них затушёвывался, главным образом, психологическим стремлением как-то оправдать своё подчинение митрополиту Сергию, оправдать его позицию.

Неповреждённым остался только голос третьей – нашей группы, группы оставшейся верной всем вынесенным из России заветам борьбы за веру, за Церковь против сил ада, ополчившихся на Господа и на Христа Его. Эта группа, как известно, тесно сомкнулась вокруг своего духовного вождя, величайшего святителя современности, Митрополита Антония.

Но даже и для этой группы выполнение её долга свидетельствования стало после разделения гораздо более трудным делом, не только потому, что поредели наши ряды и, например, здесь в Европе, от нас было вырвано первенство, но, главное, потому, что с этого времени явилась возможность всё дело нашего свидетельствования, всю повесть о неизреченном подвиге русских мучеников представлять делом партийным. Не только для наших недругов, но и для друзей наших, для иностранных православных иерархов наше свидетельствование потеряло значительную часть своей авторитетности, потому что по видимости перестало быть свидетельством всей свободной части Русской Церкви, а стало свидетельством только части ея, в центре мiра, в Европе части меньшей. Тем не менее наш голос раздавался, и к нему прислушивались те, кто хотели знать правду.

Напомню Вам, что тогда, в конце двадцатых годов этого столетия мiръ ещё не был до такой степени развращён, как впоследствии. Ещё никто из официальных лиц в свободном мiре не дерзал, по крайней мере открыто, официально оправдывать и, тем более, восхвалять советскую власть. Против гонений, воздвигаемых ею на христиан, непрестанно раздавались протестующие голоса. Наш голос падал на восприимчивую почву, и в 1929 году по всему христианскому мiру православному и инославному, прокатилась волна протеста против гонений на религию в России, требование защиты мучеников.

Нравственная уродливость положения первой зарубежной церковной группы, той, которая дала обязательство лояльности к советской власти, при этом проявилась особенно ясно. В то время, когда англичане, французы и италианцы выступали на защиту гонимых русских христиан, эта группа лепетала об отсутствии гонений и отмежёвывалась от участия в молитвах и протестах всего верующего мiра по поводу этих гонений.

Конечно, вторая группа, группа митрополита Евлогия, всегда чутко прислушиваясь ко всем веяниям в инославном мiре, не могла стать на эту позицию. Они приняли участие в молитвах и протестах по поводу гонений на Церковь в России, хотя уже не в качестве ведущей и будущей силы, как это было четыре года назад, когда Зарубежная Церковь была единой, но в качестве только участников этого движения. На них сейчас же упала вся тяжесть прещений со стороны митрополита Сергия. Митрополит Евлогий был потребован к ответу.

Так совершенно ясно обнаружилась правда нашего пути, невозможность для свободной части Русской Церкви быть в подчинении у несвободной , пошедшей на сдачу богоборческой власти, так ясно проявилась вся несвобода митрополита Сергия.

Конечно, естественным, нравственно неизбежным, прямо вытекающим из всех этих обстоятельств актом митрополита Евлогия в 1929 году должно было бы быть возвращение на путь единой Зарубежной Церкви. На это вела его столь явственно проявившаяся нравственная невозможность для него быть лояльным к советской власти. К сожалению он избрал другой путь : выход из Русской Церкви и подчинение Константинопольскому патриарху.

Рассмотрим этот акт. Тогда, в 1930 году, когда он совершался этот акт не был и не мог быть свободно оценен. Слишком велико было в наших кругах возмущение этим упорством наших собратьев на неверных путях, их упорством в разделении. Среди нас раздавались многочисленные голоса, говоривший, что этот путь ещё худший, чем прежний. Это мнение мне хочется сейчас категорически отвергнуть. Переход от подчинения митрополиту Сергию в подчинение патриарху Константинопольскому, в свете всего совершившегося в церковном мiре впоследствии представляется нам совершенно безспорно переходом от худшего к лучшему, частичным нравственным улучшением. Тем более, что вызван был этот переход сознанием нравственной невозможности участвовать во лжи отрицания гонений на Церковь в России.

Сама возможность того полупримирения с группой митрополита Евлогия, которая совершилась в 1934-1935 году со снятием прещений оказалась возможной только потому, что митрополит Евлогий и его группа уже не были в подчинении митрополита Сергия. А всю безграничную ценность этого частичного примирения 1934 года может понять тот, кто был во время войны в Германии, когда к нам пришли миллионы русских людей из России. Вы представляете в каком трагическом положении были бы мы по отношению к этим людям, получившим на краткий миг возможность иметь церковное окормление, если бы мы их встретили абсолютно и совершенно разделённые церковно и при наличии четырёх церквей в Берлине, они должны были бы выбирать в какую церковь им ходить и в какую не ходить. И нам пришлось бы тратить драгоценные минуты миссионерствования для разъяснения им для них совершенно непонятного заграничного церковного разделения. Господь избавил нас от этой нравственной тяжести тем, что мы встретили наших русских рабочих в Германии церковно-объединёнными и никого из них не посвящали в существующие между нами разделения. И эта драгоценная возможность была нам обезпечена переходом митрополита Евлогия в 1930 году от власти митрополита Сергия под власть патриарха Константинопольского.

Однако, конечно, это была полумера, полудобро. Покаяние не было принесено. Возвращая себе возможность свидетельствования, этим актом митрополит Евлогий снимал с себя обязанность свидетельствования. Перейдя под власть К-ского патриарха, он получал возможность уклониться от решения больных русских церковных вопросов и этой возможностью очень скоро стал пользоваться. Этим отчасти он выполнял план советской власти её желания в отношении эмиграции.

Советская власть ненавидит нас всеми фибрами своего существа и боится нас, боится нашего свидетельствования, боится того, что мы единственные во вселенной знаем полностью и совершенно правду о ней, понимаем все её хитросплетения. Эту возможность мы покупаем дорогой ценой нашего изгойного русского эмигрантского существования. Большевики хотели бы нас уничтожить, так или иначе : или захватив нас физически и умертвив нас, или отняв от нас это наше понимание их, отняв от нас русскость, превратив нас в иностранцев, обманывать которых для них не составляет никакого труда.

И вот, переходом под власть патриарха Константинопольского митрополит Евлогий значительно облегчил процесс денационализации самой ценной, самой стойкой части эмиграции – церковной.

Итак, разделённые церковно на три части : лояльную советской власти, ушедшую из Русской Церкви в Константинопольскую и верную своему эмигрантскому долгу мы вступили в страшную вторую Мiровую войну. Долг всяческой борьбы с богоборческой советской властью мы исповедуем, как наш главный и при том не политический, а религиозный долг. Почему же тем не менее наша Зарубежная Церковь, вопреки всем клеветам на неё в этом направлении всё-таки не пошла на то, что от неё ожидали её недруги и в чём её лживо обвиняли – на полное сотрудничество с силой, вступившей в предельную борьбу с властью советов ? Почему, кроме единственного иерарха, бывшего в наших рядах, не изменившего нам в самый решительный момент, ни один другой иерарх, не призвал нашей Церкви к единению с немецкой силой ? Почему их борьбу мы не признали своей ? Потому что совершенно ясно мы ощутили, что и с этой стороны действует тот же дух, против которого мы призваны бороться в коммунизме. А никогда и ни при каких обстоятельствах Церковь не может быть союзницей с духом зла. По слову апостола Христос не может иметь единства с Велиаром.

Между тем в России война принесла, если не новые соблазны, то обострение и углубление прежних соблазнов. Под тяжестью военного испытания советская власть должна была пойти на некоторые уступки верующим. Этот момент нам надо хорошенько рассмотреть и понять.

Война для советской власти была страшным испытанием. Два раза : под Калининым и Сталинградом судьба её висела на острие ножа. Каждый миллиграмм силы мог перетянуть чашу весов войны на ту или другую сторону. При этих условиях безгранично эластичная советская власть не могла не сделать всё, чтобы заставить служить себе все народные силы, в том числе и силу верующей, такой значительной части народа. Они должны были пойти на уступки Церкви.

Некоторые делают из этого вывод, что значит политика митрополита Сергия была мудрой, ибо приготовила возможность таких уступок. Но это не так. Кто вынудил уступки у советской власти, конечно, непроизвольные ? Те, кто сдались ей или те, кто внутренне противлялись ? Конечно последние. А были именно те, кто не шёл за сдавшимся советской власти митрополитом Сергием.

Советская Церковь, конечно, не хотела делать уступок никакой Церкви, даже компромиссной. Значит, эти уступки были всецело вынужденными, значит, она должна была бы сделать их любой Церкви. И мы можем только представлять себе, каким подлинным торжеством были бы такие уступки, которые в этом случае были бы, конечно, гораздо явственными и бросающимися в глаза, если бы они делались подлинной безкомпромиссной Церкви, не пошедшей на сдачу, а твёрдой в своей правоте. Не компромисс митрополита Сергия создал необходимость уступок, а военная опасность, и уступки эти делались не тем, кто пошёл на подчинение власти, а тем, кто ей сопротивлялся.

А теперь за эти малые уступки Церковь заплатила такой дорогой ценой, что в конце концов, о них уже можно говорить не как об уступках, а как о планомерных достижениях советской власти в её борьбе против Церкви, проведенных в жизни под видом уступок.

Разрешено иметь официально открытые церкви и верующие могут более или менее безпрепятственно ходить в них. Огромная радость. Но они ходили в церкви, или собирались на тайные богослужения и раньше, может быть гораздо реже, но не может быть никакого сомнения в том, что эти тайные службы, или еле разрешаемые богослужения в церквах ежеминутно подверженных опасности закрытия гораздо более поддерживали дух верующих, чем связанные более или менее всем ведомой неправдой теперешние официальные богослужения, в обезпечение самого существования которых верующие уже не имеют прежнего непосредственного участия. Опыт всей церковной истории говорит нам, что состояние гонимости в наибольшей степени воспламеняет дух верующих. А тут от них хитрым манёвром было отнято сознание гонимости при сохранении самого гонения.

Но может быть эти официально открытые церкви имеют миссионерское значение ? Может быть теперь легче стало Церкви распространять веру, захватывать тех, кто остался вне её границ ? Нет. Совершенно ясно и недвусмысленно советская власть не предоставила новые, а обрезала последние возможности у Церкви для миссионерствования своим официальным открытием церквей.

Верующие, те кто под тридцатилетним гнётом, подвигом своим и своих родителей сберегли свою веру, могут сейчас, на данный момент официально более или менее безпрепятственно проявлять свою веру хождением в церковь, и этим достигается некоторе помрачение и уменьшение их духовного горения.

Но те, кто веру утратили, никак и ни под каким видом не смеют её восстановить. Прошлогодний спор журнала « Молодой Большевик » и газеты « Комсомольская Правда » очень ясно показывают это. Журнал « Молодой Большевик » высказал мнение, что в случае если комсомолец или член профсоюза начинает ходить в церковь, то против этого надо принимать не принудительные меры, а меры разъяснения вреда религии и несовместимости религиозных убеждений с культурностью. « Комсомольская Правда » и ЦК ВЛКСМ обрушиваются за это на редакцию журнала « Молодой Большевик » со всей силой богоборческой страсти. В таком нетерпимом случае, когда комсомолец или член профсоюза или кто либо из порвавших с религиозными предрассудками начинает ими проникаться, надо с этим явлением бороться всеми мерами и разъяснительными и принудительными.

Что это значит ? Это значит вот что. Всегда, с самого нарождения советской власти всем людям под её гнётом исповедывать веру было возможно не иначе, как с подвигом исповедничества, преодолевая богоборчество власти, вопреки всей её силе. Как и при непосредственных столкновениях с бесовской силой, наилучшим способом борьбы за свою душу и за душу других является не поддаваться этой силе, оказывать ей во всём сопротивление, чтобы она ничего не имела в тебе, на что могла бы опереться и захватить тебя. В этом случае она будет злиться, но окажется безсильной в отношении такого сопротивляющегося человека, она уже будет цепко держать в своём пленении и не выпускать его. Вырваться из под власти бесовской силы гораздо труднее, чем не поддаться ей. Тем не менее и это возможно.

И мы знаем целый ряд таких обращений от неверия к вере, от безбожия к Церкви в течении всех лет советского властвования. Человеческая душа по природе христианка и появление Савлов, превращающихся в Павлов всегда возможно, как лучшая слава человечества. Но именно теперь это-то драгоценнейшее явление в религиозной жизни и стало почти совершенно невозможным.

Пойти на разрыв с гонящей властью и обратиться всем сердцем к гонимой, преследуемой Церкви может каждый искренний человек, души которого коснётся Божий зов. Вся история Церкви полна такими примерами. Из недавних примеров такого обращения безбожников к Церкви до её официального признания отметим :

1. Уход из комсомола А. Грабовой, ушедшей в 1938 году к « овражникам » (т.е. в Катакомбную Церковь) / « Безбожник », от 21-го ноября 1938 г./.

2. Комсомольцев, мужа и жену, о которых упоминает в своей речи 25-го апреля 1939-го года Е. Ярославский, на съезде СВБ в Москве / « Безбожник », 11-го мая 1939 г./.

3. Исключение из компартии 81-го коммуниста за « религиозную работу » в Симферополе в 1939-ом году.

4. Исключение из партии за принятие Православия и Крещение Татьяны Ярославской, племянницы Е. Ярославского, в 1939-ом году.

5. Уход из комсомола Ив. Даркина в Новороссийске, заявившего о том, что он « приобрёл религоиозные верования » / « Правда », N° 13 за 1939-ый год/.

Но служа богоборческой власти, обратиться к Церкви, которая служит ей же – невозможно психологически. А приведенная статья ясно указывает, что власть заботливо подчёркивает, что такое обращение и к признаваемой ею Церкви потребует от обращающегося такого же разрыва с властью, со всеми вытекающими из сего последствиями, как и обращение ранее к гонимой Церкви. Но только раньше, разорвав с властью и обратясь к Церкви, такой обращённый приобретал в каждом служителе Церкви друга, союзника и посильного защитника. А теперь « в благодарность советской власти за её попечения в нуждах Церкви », каждый священнослужитель обязан сообщить соответсвующим органам о всяком случае такого обращения к Церкви, тех кому это обращение столь строго воспрещается.

А кроме того, сколько ещё чрезвычайно важных позиций приобрела советская власть в своей борьбе с Богом за души людей официальным признанием Церкви. Она получила участие в её управлении, получила доступ к самому кормилу церковной власти. Назначение епископов стало совершаться не иначе, как с одобрения советского аппарата разведки. Власть посягнула на тайну исповеди. Причём, в этом последнем важно даже не само это явление, потому что, конечно, никакой непосредственной ценности для государственной разведки не может представлять ни введённое некогда Петром, но совершенно не принятое на практике обязательство « доносить аще и на исповеди станет известным нечто до особы Его Величества относящееся », ни теперешнее обязательство священников сообщать о всякой антисоветской акции, откуда бы об этом ни узнали. Тут для богоборческой власти важно внести недоверие в самые недра отношений верующих к священникам. Если Церковь живёт в атмосфере доверия : « Любовь всему верит » /1 Кор. 13, 7/, то антицерковь хочет во всём атмосферы недоверия, враждебности друг ко другу всех ей подчинённых.

Власть заставила Церковь выступить с проповедью ненависти и мщения. Конечно, тут опять была прежде всего нужна компрометация Церкви. И от полного попрания, от полного принижения и искажения советской властью этих несчастных поработившихся ей священнослужителей, спасает никто иной, как наша Русская Зарубежная Церковь, своим главным делом, своим свидетельством об истинном смысле церковной жизни в России тем, что каждое такое унижение, каждый знак порабощения Церкви богоборцами она не замалчивает, а выявляет, громко говорит о нём и тем заставляет советскую власть, больше всего боящуюся раскрытия смысла её игры, затушёвывать своё издевательство над Церковью.

Таким образом, несмотря, или вернее именно благодаря нашей борьбе с Советской Церковью и её служителями, мы оказывали и оказываем им самую драгоценную услугу, поскольку в своих конечных стремлениях они всё же не хотят полного попрания и нравственного уничтожения Церкви, а пошли на сдачу только вынужденные к тому всею мобилизованной адской силой.

Таким был покойный патриарх Сергий, но не таков теперешний патриарх Алексий. Его избрание было моментом высшего торжества советской власти в её борьбе с Церковью. Что представляет он собою, мы уже знаем. Поэтому при его избрании советская власть постаралась соблюсти все формальности, чтобы сделать его выборы общепризнанными. В значительной степени это удалось ей. Патриарх Алексий был признан всеми православными патриархами, и голос ослабленной отколами, загнанной и затравленной усилиями врагов и лжебратий Зарубежной Церкви не был на этот раз при более тонком искушений услышан Восточными патриархами, как он был услышан за двадцать лет до того. Впрочем, и сейчас, несмотря на всю его малость, наш голос всё же сыграл известную роль в том, что назначение патриарха Алексия, принятое первоначально Восточными патриархами с восторгом, впоследствии стало восприниматься со всё большей и большей сдержанностью. Именно наш голос дал им материал для такой осторожности и сдержанности.

Патриарх Алексий закончил процесс полного слияния церковно-административного аппарата в Советской Церкви с аппаратом борющейся с Церковью богоборческой власти. Патриарх совершенно полноправно стал в ряды высших чиновников советской власти и стал наряду с соответствующими министрами, послами и прочими руководителями Советского Союза одним из высших проводителей советской политики в жизнь.

Ярче всего это проявилось в полном отмеживании от мучеников. Если митрополит Сергий и нерешительно обвинял их в том, что на них лежит главная доля вины за преследования со стороны власти, то патриарх Алексий уже недвусмысленно именует их « пособниками чёрного дела ». Если при митрополите Сергии подчинённые ему епископы, может быть, даже не без его ведома пугливо и прячась оказывали помощь уходящим в катакомбы священнослужителям, то теперь явственно и решительно патриарх своей « церковной » властью наказывает каждого признанного советской властью виновным священнослужителя церковным запрещением в священнослужении.

Единственным исключением из этого общего правила является арестованный в Праге и сосланный в Алма-Ата (в Среднюю Азию) архимандрит Исаакий, так как его личность слишком широко известна и любима в Западной Европе. Но именно на его-то примере мы узнали совершенно точно тактику запрещения священнослужителей, подвергшихся взысканию со стороны богоборческой власти.

Но впрочем, как всегда это бывает в таких явлениях, доведя до конца процесс захвата официальной Церкви, т.е. как будто доведя до дна трагичность этого явления, тёмная сила и исчерпала эту трагичность. Судьба митрополита Сергия, не желающего работать на сатану и невольно, по слабости, по малодушию, по страху перед действительно неописуемым ужасом идущего на сдачу ей – глубоко трагична, в то время, как пресмыкательство перед властью живоцерковников уже не трагично, а вызывает только омерзение. В этот разряд уже переходит патриарх Алексий. Роль его слишком самоочевидна и ни в ком не вызывает сомнений. Он уже не трагичная фигура. В нём нет той внутренней борьбы и порывов искренности, которые составляют трагичность положения митрополита Сергия.

Трагично теперь другое. Трагично положение этого народа, этой верующей части патриаршего духовенства, которые пронесли через все эти страшные тридцать лет свою веру, и над которыми теперь так надругивается советская власть и власть Советской Церкви. С тех, кто пришёл к нам и теперь приходит оттуда, мы знаем, что лживость официальной Церкви ни для кого там не составляет тайны и никто в этом отношении там иллюзий себе не делает. Эта трагедия была совершенно безысходной, если бы милость Божия не сохранила в России наряду с официальной поработившейся и порабощаемой Церковью, ещё и Церкви тайной, Катакомбной.

Многие здесь заграницей склонны подвергать сомнению само существование такой Церкви, между тем, как мы главным смыслом существования нашего считаем нашу обязанность свидетельствовать именно о ней, потому что именно к ней перешёл в умноженной силе ореол святости Русской мученической Церкви. Совершенно понятно, конечно, что доказательств существования Катакомбной Церкви в России у нас немного. Удивительно, что они вообще есть и мы можем о них говорить при наличии сверхчеловеческой злобы к этой Церкви со стороны сатанинской силы полонившей Россию.

Прежде всего приведём свидетельства врагов :

В N° 2 Журнала Московской Патриархии за 1948 год приводится проповедь Иоасафа, епископа Тамбовского и Мичуринского, представителя официальной Советской Церкви. Он говорит : « Я вижу, что паства любит свой храм. Отрадны ваши усердные молитвы в храме и любовь к нему. Но радость моя омрачается тем, что среди нас есть люди, которые называют себя христианами, но на деле не являются ими. Эти люди – сектанты. Они отрицают храм Божий, не признают его и даже глумятся над этой святыней. Они клевещут на современную Православную Церковь, распространяют хулу на святейшего патриарха Алексия и на весь священный чин наш, а себе присваивают функции совершать требы православных христиан : они крестят младенцев, хоронят, соборуют и даже причащают. Только себя они считают православными христианами. Это враги Православной Церкви и я отлучаю их от общества верующих. »

Здесь всё характерно. Характерно и признание многочисленности этих « хулящих патриарха Алексия » людей, и отлучение, анафематсвование их представителем официальной Церкви. Неправедная анафема падает на произносящего её. И мы с радостью и любовью исповедуем себя с этими именно гонимыми и отлучаемыми от официальной Церкви исповедниками незапятнённого неправдой воинства Христова.

Здесь, за рубежом, мы встретились с представителями этой тайной Русской Церкви. Некоторые из них прямо и несумненно влились в наши ряды и обогатили их. Некоторые и здесь не пожелали выйти из катакомб. От одного из вышедших из тайны священнослужителей Катакомбной Церкви получил я нижеследующее письмо, ярко рисующее психологию этих подвижников :

« Ваше Преосвященство, милостивый отец и архипастырь !

« Пусть Господь обрадует Вас такою же радостью, какой Вы обрадовали меня Вашим сердечным письмом. Простите меня за некую дерзость дальнейшего : не малодушие служит поводом мне, а та неуверенность, которую не осудил и Господь, когда Гедеон, испросив себе одно знамение ; выжав из шерсти росы целую чашу воды, сказал Богу : « не прогневайся на меня, если ещё раз скажу и ещё однажды сделаю испытание ». И я хочу только ещё раз сказать и ещё раз сделать испытание, не прогневайтесь и Вы, Владыко.

« Страшит меня не явность или труды подвига, а неминуемые беды от лжебратии, которые не преминут воспользоваться противоречиями между данными, по которым я прибыл в Англию и теми, по которым я стал священником.

« Безпокоят меня и слова тайного епископа нашей Церкви, Гавриила Майкопского, (я его знал ещё там, а вновь встретил в лагере N-ск под Х-ом, где он числится старым эмигрантом из Югославии), на мой вопрос : « Почему Владыка, Вы не объявитесь ? », он сказал мне : « Здесь такая же безпечность, как когда-то была у нас : думают, что прочны навечно нынешние их устои, пустыни не ищут, и не готовят, а скоро, скоро отец З. она и здесь потребуется. Скоро они – в пустыню, а мы уже там ».

« Может быть, родной мой Владыка, не выводить, а используя наш опыт, готовить надо эту самую пустыню-то ? Может быть именно для этого Господь меня Вам выявляет.

« Трудна мне ломка мiровоззрения приобретённого там. Предсказание схиепископа Филиппа (Вы его наверное знаете) там ложится в основу всего. « Россия воскреснет при обстоятельствах сходных с теми, когда солнце померче, земля потрясеся, камение распадошася, и многие телеса усопших святых воссташа. Святым ужасом перед совершающимся воскрешена будет Святая Русь. » Там, Владыка, не верят в международное вмешательство, в отрезвление государств, называющих себя христианскими. Там ждут дальнейших ужасов и разлива зла, апогей которых, затмив солнце Божией правды, потрясёт землю кошмаром зла, расколет камень, сковывающий сердца окаменелых служителей правды, и ахнув от ужаса, в ужасе от совершаемого метнётся наш народ ко Христу. Это и будет воскресение. Будет ли политическое, там не обсуждают : необходимо первое. Там страна и люди мистики, а я оттуда, и мне трудно переубедить себя в возможности воскресения силою вчерашних союзников большевизма.

« Благодарю Вас, Владыко, за добрую фразу, что я приобретение для Церкви. Говорят, что когда Государю Императору доложили о гибели Тихоокеанской эскадры под Цусимой, то желая утешить его и смягчить силу произведённого впечатления, ему настойчиво подчеркнули спасение адмирала командующего. И Государь, будто бы, с грустной улыбкой сказал : « навоз всегда всплывёт, тонет золото ». И меня, Владыко, не мните золотом : я тоже всплыл. »

Но к нам же, в наши же ряды Зарубежной Русской Церкви руководимой митрополитом Анастасием влились, без всякого сомнения, не только представители тайной Церкви, но и все без исключения представители официально сергиевской Церкви, подтверждая нашу мысль о том, что для большинства сергиевцев, в противоположность живоцерковникам и теперешним алексеевцам, подчинение советской власти было актом принудительным и нежелательным, от которого они поспешили избавиться, как только к тому представилась физическая возможность. Во всяком случае не было ни одного случая, чтобы прибывший из Советского Союза священнослужитель тут же заграницей стал принципиально на сторону официальной советской Церкви.

Наша Зарубежная Церковь из войны вышла значительно изменённой внешне. Ряд областей оказался отторгнутым от неё. Сначала советскими войсками, а потом китайскими коммунистами оказалась захваченной цветущая церковная область Дальнего Востока, ныне ограниченная южной частью китайской епархии, с архиепископом Иоанном во главе. Под властью коммунистов и подчинённых им течений оказались приходы Зарубежной Церкви Балканского полуосторова и Чехословакии, в советской зоне Германии отошли под вражескую власть церкви восточных немецких городов. Наконец, осенью 1946 года от единства с Зарубежной Церковью отошло большинство приходов Америки.

Но зато наша Церковь приобрела сотни тысяч новых эмигрантов, тех русских людей, которые во время войны оказались вне советской территории и которые в драматичной страшной борьбе отстояли своё право оставаться на свободной земле и не возвращаться под нечеловеческий гнёт.

Их трагедия происходила на наших глазах. Мы видели их сначала в виде миллионов « остов », рабочих, привозимых немцами на фабрики Германии во время войны, где они вопреки запрещениям и строгим карам наполняли наши церкви, уча нас своим огненным примером пламенной православной молитве. Потом мы видели их насильственно отвозимыми опять под страшную власть, видели их идущими на всё, до смерти включительно, чтобы избавиться от этой участи. Мы, представители Зарубежной Церкви, участвовали во всей этой драме. Мы помогали тем немногим из них, кому удавалось найти пути к спасению в их оформлении, помогали организовывать лагеря для них и мы слилися с ними в одну общую массу, в которой к настоящему времени уже трудно отличить постороннему глазу, кто старый, кто новый эмигрант, кто оттуда пришёл к этому решительному моменту и вступил на общую нашу дорогу, по которой мы теперь пойдём уже неразделимыми до конца.

И это явление является драгоценнейшим для нас. В лице этих « остов » к нам пришёл Русский народ и исповедал, что он полностью с нами.

Противоположное нам, советское течение Заграничной Церкви вышло после войны, как будто бы победившим, особенно тут в Европе. Был момент, когда казалось, что всё уже поработилось этому течению. Оба парижских митрополита, Евлогий и Серафим, подчинились ему. Всё без исключения духовенство митрополита Евлогия пошло на этот шаг. Из духовенства митрополита Серафима отказались следовать за ним немногие единицы. Чтобы вынудить всё зарубежное духовенство к этому шагу, был пущен слух о полной ликвидации нашего Синода, об уничтожении, или, по крайней мере, порабощении большевиками митрополита Анастасия.

Тем не менее в конце концов советское течение Зарубежной Церкви в результате всего выиграло очень немного. Когда осенью 1946 года, после смерти митрополита Евлогия, митрополит Владимир отказался подчиняться патриарху Алексию и вернулся в средний путь подчинения патриарху Константинопольскому, с митрополитом Серафимом осталась, можно сказать совершенно смело, лишь самая худшая во всех отношениях часть заграничного духовенства.

В то время, как уход под власть константинопольского патриарха в первый раз в 1930 году вызвал с нашей стороны неодинаковое отношение, на этот раз акт митрополита Владимiра, вернувшего свои приходы от советского патриарха к патриарху Константинопольскому, вызвал во всех нас без исключения, чувство горячего одобрения, несмотря на продолжающееся ясное признание нами этого акта лишь полумерой.

Надежд на полное и совершенное единение с нами митрополита Владимiра и его группы у нас теперь ещё меньше, чем было ранее. Ещё яснее, чем прежде, он заявляет о своём желании уклониться от того вопроса, которым болеем мы, от того дела, которое считаем основным призванием Русской Церкви Заграницей, о свидетельствовании о подвиге русских мучеников и от обличении их врагов, в какие бы одежды эти враги не рядились. Митрополит Владимiръ совершенно ясно заявил в своём официальном органе « Церковный Вестник » в N°6 от 1947 г. : « Мы не ищем борьбы. Утверждаясь на незыблемом основании, мы можем от нея уклониться ».

Они могут не решать вопроса : законен ли, или не законен Московский патриарх, со Христом или со врагом Христовым он. Они не повинуются ему не потому, а потому что они находятся в другой Церкви. Они сняли с себя обязанность обличения и обязанность свидетельства.

Каково наше отношение к ним ?

Мы скорбим, что они не полностью с нами. Как русские они делят с нами то органическое единство с русским народом и потому полное понимание его судеб, которое является нашей главной ответственностью в теперешнее время. Но вместе с тем, мы видим уже, что среди них много есть тех, которые, воспитавшись, а некоторые уже и родившись заграницей, лишились этого преимущества и потеряли способность понимать русскую жизнь, сравнявшись в этом отношении с иностранцами.

По отношению к этим последним у нас не остаётся уже и скорби. К ним мы будем относиться совершенно так, как к единоверным с нами иностранцам – грекам, румынам, сирийцам. Мы знаем, что они православные, что нас соединяет с ними величайшее единение – единение в Церкви, в теле Христовом, но, вместе с тем, мы знаем, что полностью понять нас они не могут, потому что вне органического единства с русским народом, непонятны становятся хитросплетения врагов оперирующих им. Уже и сейчас очень часто приходится разъяснять и этим нашим собратьям подлинный смысл внутри русских церковных событий, как мы делали и будем делать в отношении наших иностранных собратьев.

Но мы всемерно хотим, горячо и искренне быть в наилучших отношениях с этими отошедшими от нас, но оставшимися православными нашими собратьями. Хотим быть в добрых отношениях и сотрудничать во всех областях, где только возможно такое сотрудничество и безотносительно и для того ещё, чтобы нашими спорами не порочилось, не хулилось имя нашей Православной Церкви во внешней среде, издевающейся над спорами православных и не понимающей, что переживаемая нами трагедия идёт и на них, на всех, может быть, с удвоенной силой.

В отношении тех, кто пошёл на подчинение советской патриархии у нас может быть лишь одно чувство : желание всемерно вернуть их от страшной участи быть орудием в руках сатаны, на путь служения Христу. И слава Богу, почти все, бывшие когда-то наши, соборные приходы здесь в Западной Европе вернулись к нам. За митрополитом Серафимом осталось из наших только два прихода : в Париже и в Марселе. Все остальные приходы наши вернулись к нам, и оказалось, что никакой тени, никакого пятна даже их пребывание в страшном вражеском стане не наложило на них. Душа человеческая не легко поддаётся порче и, кроме того, для наших приходов пребывание в советской патриархии является делом совершенно не естественным. Этот самый вопрос они уже решали в 1927 году и решили его право. Поэтому теперь только недоразумение, только лживые слухи об уничтожении нашего Синода и митрополита Анастасия могли подвинуть их на соблазн ухода под советскую церковную власть.

Слава и благодарение Богу за всё. Прежде всего, слава и благодарение Ему за Его великую милость, за то, что даёт Он нам высокое счастье, высокую честь быть здесь в свободных условиях рупором, голосом нашей мученической Русской Церкви, ея катакомбного и страдальческого подвига. Пусть не говорят наши враги, что мы рядимся в тогу исповедничества в удобных и лёгких заграничных условиях. Мы не рядимся ни во что. Мы только исповедуем, что между двумя противоборствующими станами – гонителей и гонимых, мы всей душой с гонимыми и никак не с гонителями. В 1927 году этот вопрос ещё не был полностью ясен. Тогда некоторым казалось и могло казаться, что можно быть одновременно и с теми и с другими, что лагерь митрополита Сергия один лагерь с лагерем мучеников. Теперь этой иллюзии быть не может. Теперь пропасть между теми, кто с богоборческой властью за одно во всём и теми, кто борется с нею и убивается ею, эта пропасть утверждена заявлениями не оставляющими тени сомнения с обеих сторон. И вот мы хотим быть, пусть в безопасности, пусть на свободе, но душой и сердцем с теми, кто страдает за Христа, а не с теми, кто гонит их.

Вот в чём смысл нашего существования, нашего дела.

И мы счастливы, что в этот ответственный исторический миг, мы, наша Церковь имеем на челе нашем, во главе нас святителя столь высоких духовных качеств, столь абсолютно безупрёчного, как наш Первосвятитель митрополит Анастасий.

+ Епископъ НАФАНАИЛЪ